Она долгое время была «маркетинговым зверем», а потом стала успешной бизнес-леди. Мария Шарапова, экс-первая ракетка мира, рассказала L’Équipe о своей жизни «до» и «после». Без дистанции и холодности, за которыми она столько лет прятала свой имидж.
На выходе из лифта на двадцатом этаже небоскреба на Восьмой авеню в Нью-Йорке тишину прерывает звонкий, детский смех. Невероятно длинные ноги, стремительная походка. Мария Шарапова уже здесь — элегантная и неукротимая, как обычно раньше условленного времени.
Такой она была еще в юности, на грунтовых кортах теннисного клуба «Ривьера» в Сочи, в самом начале 1990-х. Тогда она играла против стены ракеткой, которую ей подарил отец Евгения Кафельникова — после того, как отломал у неё ручку и выбросил.
Позже — переезд во Флориду, в академию Ника Боллетьери, одну из тех «теннисных фабрик», как она сама их называет.
«Там было огромное количество талантов, и все делали одно и то же. Мне нужно было уйти от этой системы, потому что я хотела, чтобы тренер занимался лично со мной. Если я хотела выйти на корт в шесть утра, чтобы получить индивидуальное занятие, значит, я так и делала».
Годы шли, ее светлые волосы приобрели каштановый оттенок, но железная дисциплина не изменилась.
«Если в контракте прописано А, В и С — Мария делает А, В, С, D… E, F, G», — говорит одна из ее коллег.
В этом вся разница. Иногда тебе нужно провести восьмичасовую фотосессию для бренда, который платит миллионы. Многие спортсмены постоянно смотрят на часы и мечтают уйти. Мария же всегда говорила: «Я могу лучше. Давайте переснимем. Я не уйду, пока для вас всё не будет идеально. » Такой она и была. Мы живем в обществе, где внешность играет огромную роль, а Мария была красивой девушкой, но при этом теннис всегда оставался ее абсолютным приоритетом. Именно это позволило ей побеждать снова и снова. Она не была мимолетной звездой — она закрывала все нужные пункты, и именно поэтому бренды с самого начала хотели с ней сотрудничать.Макс АйзенбадБывший агент Марии Шараповой
«Шарапова — одна из двух самых коммерчески привлекательных теннисисток того времени вместе с Сереной Уильямс», — вспоминает Дитер Негелейн, директор турнира в Страсбурге, который она выиграла в 2010 году.
73-летний функционер называет ее «крайне профессиональной и очень требовательной, с невероятным магнетизмом и медийной мощью. Гламур, которого сегодня нет ни у одной другой теннисистки… Это как если бы на турнир приехала Мадонна! » И при этом она была «великой чемпионкой, которая всегда держала слово».
После первого матча, который дался ей откровенно тяжело, она сказала мне: «Вы переживаете? Не волнуйтесь, я выиграю ваш турнир». И действительно выиграла.Дитер НегелейнДиректор турнира в Страсбурге
Хотя история начиналась непросто. «Первый контакт с ее агентом был сложным, — улыбается он. — Я написал письмо с предложением дать Марии wild card, а в ответ получил сухое "нет", без "здравствуйте" и "до свидания", да еще и с суммой, превышавшей весь призовой фонд турнира. Я стал узнавать, кто этот человек, и мне объяснили: он может быть жестким, но без него никуда».
«Мой щит, идеальный боксерский мешок, человек, который без извинений раз за разом говорил "нет" вместо меня», — так отзывается Шарапова об Айзенбаде.
Когда Мария в 17 лет выиграла Уимблдон, победив в финале Серену Уильямс, ее жизнь изменилась. Именно я чаще всего должен был говорить «нет». Одна из ее уникальных черт заключалась в умении отказываться даже от самых заманчивых предложений. После Уимблдона ей предлагали частные джеты, приглашения на церемонию «Оскара» и другие невероятные мероприятия, о которых мечтают все 17–18-летние. Но она отказывалась, потому что понимала: если поедет, значит, не сможет тренироваться и не будет готова к следующему турниру.Макс АйзенбадБывший агент Марии Шараповой
Шарапова добавляет: «Я умела очень четко лавировать между этими двумя мирами». Она была больше, чем просто теннисистка, но всегда помнила, что обязана всем именно спорту: «Я никогда не забывала, почему у меня есть все эти возможности. Ответ простой: благодаря победам на корте».
Вместе с Айзенбадом Мария создала собственный бренд, который очень быстро превратился в империю. На ее счет поступали многомиллионные чеки одновременно с новыми трофеями. При этом тщательно выстраивался образ роковой женщины: недосягаемой, с внешностью топ-модели и холодностью ее родной Сибири. Почти пугающей — с ее знаменитым криком при каждом ударе, хотя сама она клянется, что это «никогда не было способом запугать соперниц. Я начала кричать еще в детстве — это было частью моей дыхательной техники, и я продолжала всю карьеру, даже не задумываясь об этом».
Доступ к ней был строго ограничен, общение вокруг — под жестким контролем соглашений о конфиденциальности. Вне узкого круга никто не мог приблизиться, а соперницы и подавно.
«Трудно дружить с человеком, который стоит на пути твоих главных побед», — объясняет она, вспоминая, как любила уединяться с книгой перед матчами. «Я строила вокруг себя пузырь».
Настоящую Марию знали единицы, о чем сейчас сожалеет Айзенбад. Журналисты всегда видели лишь сдержанную, осторожную Шарапову.
Это было осознанно. Ей казалось, что это дает преимущество на корте. Мне всегда было жаль. Тот же Роджер Федерер умел находить баланс между открытостью и закрытостью. У Марии этого не было. Думаю, во многом это связано с ее происхождением и семейной историей — в контрасте с миром вокруг.Макс АйзенбадБывший агент Марии Шараповой
26 апреля 1986 года, за год до рождения Марии Шараповой, на Чернобыльской АЭС взорвался четвертый реактор, и 300 тысяч человек были эвакуированы из-за радиоактивного облака. Юрий Шарапов и его жена Елена жили тогда в Гомеле, в 360 километрах от станции. Они уехали лишь через четыре месяца, чтобы встретить рождение единственного ребенка. Мария появилась на свет в Нягани, в суровых сибирских условиях, где ее отец работал вместе с дядей на нефтеперерабатывающих заводах, пока не собрал достаточно денег, чтобы перевезти семью к Черному морю, в Сочи. Именно там Маша впервые взяла в руки ракетку, а уже в семь лет вместе с отцом отправилась в США. Без матери, которая оставалась дома еще два года.
«Она никак не могла получить визу, а мы не могли вернуться — у нас была только одна возможная виза в США, — вспоминает экс-первая ракетка мира. — Сейчас, оглядываясь назад, понимаю: в наше время это было бы очень тяжело. Сегодня есть телефоны, ты можешь видеть любимого человека, и это рождает острую потребность быть рядом. Тогда же мы писали письма и, может быть, раз в месяц говорили по городскому телефону… Эта разлука, не скажу, что помогала, но она делала более привычным то, что мы не вместе».
Оставшись одна в семь лет, с отцом, занятым работой, в стране, язык которой она не знала, юная россиянка пережила «тяжелые годы», вспоминает Айзенбад.
В общежитии академии Боллетьери во Флориде, куда она попала в 1995 году, дети дразнили ее. Английский у нее был слабый, и просыпаясь утром, она думала только об одном — играть в теннис. В то время как другие девочки «хотели веселиться». Всё это сделало ее очень настороженной.
Волчица стала одиночкой — с оттенком высокомерия и жесткости, как утверждают некоторые ее критики. Именно это ощущалось и в тот день в начале сентября, в конце лета, в уютной фотостудии на Манхэттене, где была назначена встреча. За окном — лихорадочный и шумный Нью-Йорк: с одной стороны Таймс-сквер и Бродвей, музей мадам Тюссо, с другой — парк Брайант, где на ходу уплетают хот-доги. Из колонок льется фолк Fred Neil, Litter & Fisticuffs, а затем вечная классика — Sound and Vision Дэвида Боуи.
В одной руке — ролл, в другой — красивая черная кожаная куртка. Мария Шарапова начинает примерку для съемки, организованной специально к интервью для L’Équipe, прекрасно понимая, что оно пройдёт в особом формате.
— «Новая концепция, да? » — уточняет она.
Ее стилист Марк поправляет выбившуюся прядь. Она шутливо щекочет его живот, позволяя себе редкое расслабление — словно снимая привычные колючки, которые появляются вместе с образом роковой женщины, как только объектив нацелен на ее лицо.
— «У тебя прямо разрез рок-звезды», — бросает фотограф Клара. Она знает Шарапову хорошо: утром они пересеклись в сауне.
— «Да, отлично, можешь повернуть меня задом», — тихо отшучивается Мария, демонстрируя профессионализм.
Между двумя нарядами она успевает ответить на письмо в телефоне и молниеносно заказать обед.
— «Девушке нужно есть», — поясняет она с легкой улыбкой.
Она резко поворачивается, взгляд цепкий и вместе с тем пугающий. Строга, но в то же время раскрытая, и тут же задает вопрос:
— «Вы освещаете все матчи US Open? »
До женских полуфиналов оставались считанные часы. Она с восторгом вспоминает, как Аманда Анисимова смогла так быстро оправиться после поражения в финале Уимблдона от Иги Свентек со счетом 0:6, 0:6:
— «Вы представляете себе, какие нужны ментальные ресурсы? »
Правда, американка всё же проиграет финал Арине Соболенко.
А сама Мария почти больше не играет.
— «К сожалению, у меня нет времени. Хотя, если честно, может, это всего лишь оправдание».
Сегодня она — успешная бизнес-леди и заботливая молодая мама.
Несколько дней назад она отвела своего трехлетнего сына Теодора в детский сад, в Калифорнии, где они живут.
«Я ужасно нервничала. А по дороге еще и пришло письмо: кто-то из детей заболел! » — вспоминает Мария.
Ее дни теперь «все разные» и очень насыщенные.
Я инвестирую в компании, — объясняет она. — Много времени трачу на звонки, исследования. Встречаюсь с основателями, вникаю в их бизнес, чтобы понять: это рост в долгую? Буду ли я просто тихим партнером или полноценным советником? Всё это требует недель, месяцев проверки. Сейчас я управляю своими активами: вхожу в совет директоров Moncler, поэтому несколько раз в год летаю в Милан. У меня по-прежнему есть обязательства перед брендами — Nike, Aman Hotels, Stella Artois…Параллельно занимаюсь несколькими проектами по строительству домов. Я везде прикладываю руку.Мария ШараповаЭкс-первая ракетка мира
Кроме одного — к ракетке. Она улыбается: «Я намного меньше устаю, чем тогда, когда играла».
Шарапова завершила карьеру в 2020-м, в 32 года, как раз перед пандемией.
«Когда я просыпалась утром, больше всего на свете я хотела пойти тренироваться. Но ближе к концу карьеры это чувство постепенно уходило, пока я не поняла, что больше не хочу быть на этом месте».
В 2016-м ее настиг скандал: положительный тест на мельдоний, дисквалификация на два года, позже сокращенная до пятнадцати месяцев. А затем — собственное тело.
«Я годами страдала, — признается Мария. — Перенесла операцию на плече, были серьезные травмы, проблемы с предплечьем. Я упрямилась, находила способы держать себя в форме, когда не могла играть. Но в конце это упрямство стало моей слабостью».
Айзенбад понимал: «Она не будет играть долго — слишком рано стала профессионалкой, в 14 лет, да и стиль у нее был изнуряющий для организма. Поэтому мы всегда думали о ее жизни после тенниса, чтобы дать как можно больше опыта и связей».
Она участвовала во встречах со спонсорами и рекламными агентствами, задавала правильные вопросы, делала заметки.
«На самом деле, это было похоже на то, будто она получала бизнес-образование прямо во время своей карьеры. Она училась, потому что знала, что однажды захочет принадлежать этому миру», — рассказывает Айзенбад.
Пять лет спустя после завершения карьеры Шарапова по-прежнему следит за теннисом.
Этот спорт невероятно сложный, полный историй. Иногда я прихожу на турнир, сажусь на трибуну и ощущаю, что вижу уменьшенную копию своей жизни. Каждое движение, каждый момент, ты знаешь, какие из них важнее других… А рядом кто-то пьет пиво. И мне хочется сказать: «Сосредоточься, смотри, это ключевой розыгрыш! » Мне нравится быть человеком, который всё это чувствует сердцем, но уже не на сцене.Мария ШараповаЭкс-первая ракетка мира
Шум «Флашинг-Медоус» нередко сбивал юную Марию с толку. «Тихая усталость», окруженная лишь несколькими людьми и тишиной, — вот что ей было близко.
«Я этого не любила. Шум меня пугал. Но со временем я научилась его принимать, позволяла публике помогать возвращаться в матч, разрешала этому шуму оказывать положительное влияние на результат».
Ради него она выкладывалась до конца — и побеждала. В 2006 году завоевала второй из своих пяти титулов «Большого шлема».
Ей было 18, когда она стала первой ракеткой мира. А в августе 2024-го — ее приняли в Зал славы мирового тенниса в Ньюпорте. Там Мария впервые «оглянулась назад», рядом был отец с влажными глазами, те, кто шел с ней рядом, и Серена Уильямс. Ее главная соперница, обыгравшая Марию двадцать раз из двадцати двух и лишившая ее множества титулов, произнесла вступительную речь.
Момент, который мог бы превратиться в напряжение, а стал фейерверком — соперничество уступило место признанию.
Вы удивились, что именно она там была? (смеется) Это был очень сильный момент. При всех наших битвах на корте, при всём, что мы говорили на пресс-конференциях, между нами всегда было огромное уважение. Просто в тот день это было выражено официально.Мария ШараповаЭкс-первая ракетка мира
После фотосессии, держа в руках алюминиевую тарелку с остывшей едой, Мария вспоминает девочку, которая «всегда хотела быть первой, выполняла упражнения тренера перед всеми».
«Я никогда не боялась сцены и света. Я всегда хотела быть тем игроком, которому доверят решающий тай-брейк при 6:6 в третьем сете».
Затем — ту самую юную звезду, за которую дрались спонсоры, но которая никогда не позволяла себе зазнаться.
«Очень легко потерять голову, когда уверенность превращается в эго. Но я никогда не позволяла себе думать, что я уникальна».
И — рукопожатия после тяжелых поражений.
«Не хочется смотреть сопернице в глаза, хочется скорее уйти в раздевалку. Но этот момент у сетки — способ сказать: Я понимаю, чего тебе стоило сюда добраться. Уважаю то, что ты делаешь… Но всё равно хочу тебя победить! ».
На тренировках и в разговорах после своих самых больших побед.
«Когда ты выигрываешь, ты отмечаешь это под бокал шампанского. Когда ты проигрываешь — ты уязвим, тебе приходится сталкиваться с множеством вопросов, смотреть в глаза своей команде, говорить неприятные вещи. Именно тогда ты ищешь решения и работаешь лучше всего. Так же и с величайшими артистами: они не создают свои лучшие произведения, когда находятся на вершине».
О тех ударах, отрабатываемых с рассвета, «до тех пор, пока мышечная память не берет верх над сомнением и колебанием», о поздних видеопросмотрах — обо всех этих «интимных моментах, которые люди не видят, когда ты строишь свою карьеру. Скрытая работа, в тени, вдали от камер».
О том поднятом кулаке, который сопровождал каждый выигранный розыгрыш в течение двадцати лет. «Это была скорее не радость, а символ упорства, — говорила она в Ньюпорте. — Обещание самой себе: в моменты, когда закрадывались сомнения, когда хейтеры ослепляли меня, а груз момента давил слишком сильно, этот маленький ритуал принадлежал только мне. Напоминание, что я справлюсь и что ничто меня не остановит».
Маленькая девочка, отправленная в общежитие в Брэдентоне, далеко не всегда добивалась успеха, иногда ее останавливали. Но она «отдала всё, что у нее было, не ища легких путей».Ave Maria.